Григорий Ярцев - Родословные [СИ]
Поначалу Гавриил не заметил, но сейчас понял – тело чудесным образом не испытывает жуткого дискомфорта и боли, хотя был абсолютно уверен в том, что болеть должно, как минимум, очень сильно, ведь приложились по нему не слабо. Гавриил, наученный собственным горьким опытом, знал, как должен был себя чувствовать, и никак не мог уразуметь, почему сейчас все совершенно иначе.
– Ну, теперь, в компании чудесных юных дев, я чувствую себя более чем замечательно. Единственное, – Гавриил старательно изобразил страдальца, разминая шею и съежившись, продолжил: – эта жуткая боль в плечах и области шеи, она сводит меня с ума. Если бы одна, а лучше обе эти красавицы, слегка помассировали их, уверен, мне тут же станет намного легче.
– Они здесь не для этого, – улыбаясь, добавила Лидия. Собираясь, было осмотреть Гавриила, Лидия прервалась, услышав знакомый звук тяжелых шагов. Она обернулась в сторону двери и уже ждала того, кто войдет в нее.
Гавриил надеялся вновь увидеть огромное существо, чтобы лучше разглядеть его, но вопреки всем ожиданиям, в комнату вошел человек, куда более мелких размеров. Девушки, стоявшие подле Гавриила, моментально склонили головы. Худощавый блондин, с прямой осанкой, одетый в темно-серый костюм, напоминал собой некую смесь английского аристократа и представителя русской знати. Что-то в его костюме показалось Гавриилу странным, непривычным – он был лишен малейших складок, будто бы его тщательно отутюжили прямо перед самой встречей. Блондин быстрым и уверенным шагом направился к сидящему в центре комнаты Гавриилу. Очевидно, тяжелый звук шагов не мог принадлежать ему, аристократичный блондин был слишком мал и легок для них и несколько позже, следом за ним, в дверях показался великан, тот самый, что высвободил Гавриила. Он медлительно вошел в комнату, казалось, передвижение ног стоило ему титанических усилий. А блондин был уже рядом, и чем ближе он подходил к Гавриилу, тем осторожнее становились его шаги, шел он совершенно беззвучно. Или, быть может, звук его шагов заглушали шаги великана.
Подойдя к креслу, он очень внимательно рассматривал сидящего в нем, абсолютно растерянного Гавриила, который в ответ, с таким же интересом смотрел на него.
Гавриил невольно сравнил блондина с восковой фигурой: бледная, идеально гладкая почти белая кожа, лишенная мельчайших морщин. Казалось, будто красящие пигменты полностью отсутствовали в его организме. Волосы цвета соломы аккуратно зачесаны на бок, тонкие брови были еле заметны на фоне белой кожи. Выделялись лишь полностью черные и хищные акульи глаза, поблескивающие от интереса и немного выпуклые губы, словно прикусившие маленькую капу. Черные, как пропасть глаза, мертвым взглядом смотрели на Гавриила. Он не мог избавиться от ощущения того, что эти черные-на-черном глаза бегают по нему точно сканер, выискивая и считывая с него какую-то информацию. На несколько секунд они замирали, будто бы анализируя определенные детали, а затем продолжали по нему свой броуновский танец.
– Что-нибудь прояснилось? – не отрывая взгляда от Гавриила, спросил он сильным и властным голосом, явно очень давно привыкшим повелевать.
Лидия отрицательно покачала головой. Видимо, они пытались выудить из него какую-то информацию, пока он был без сознания, но какую именно и для чего, а главное каким образом, Гавриил решительно не понимал.
– Значит нужно войти глубже, – продолжил он, – Я хочу знать все, каждую мелочь, каждую…
– Я бы не хотел, чтобы в меня входили, – перебил Гавриил, – Тем более глубоко.
Блондин быстро отвесил Гавриилу пощечину тыльной стороной ладони, оскалился, и показались его белоснежные, неестественно крупные для человека зубы, особенно выделялись клыки, заостренные и зловеще выпирающие. Увиденное несколько шокировало Гавриила, а чуть позже, он ощутил на своей щеке жгучий кожу след от увесистого перстня на указательном пальце правой руки блондина, с выгравированной буквой "V".
– Лидия, – после небольшой паузы, поправляя перстень, спокойным тоном продолжил блондин, – если ничего не выйдет, прежде чем убить его, я хочу чтобы Клим отрезал ему язык.
Тогда-то Гавриил и заметил как на каменном, напрочь лишенном эмоций лице великана, вдруг проскользнуло подобие улыбки. Видимо, именно так его звали – Клим. Еще раз, с опаской взглянув на огромные руки Клима, Гавриил представил, что этими ручищами великан с легкостью лишит его не только языка, но и прихватит вслед за ним все остальное.
– Отрезать язык? – со свойственной ехидной улыбкой спросил Гавриил, – Думаю, этим двум прекрасным девам он пригодился, если бы остался на месте. Одна из девушек еле заметно улыбнулась уголком рта.
– Виктор, – обращаясь к блондину начала Лидия, – если зайти слишком глубоко, это может оказаться губительным для него. Тогда мы уже вряд ли что-нибудь узнаем.
По пронзающему взгляду Виктора стало совершенно понятно – состояние Гавриила, как моральное, так и физическое его ничуть не заботило.
– В свете последних событий, Лидия, его состояние заботит меня меньше всего, – подтвердил опасения Виктор, – Приступай, пока он не окреп. Важна каждая деталь его никчемной жизни.
Лидия тяжело выдохнула, а затем неспешно обошла Гавриила и встала за его спиной:
– Прости, так нужно, – еле слышно проговорила она.
Своими длинными морщинистыми пальцами Лидия обхватила голову Гавриила, вонзившись своими ногтями в его кожу точно пиявка. Просочилась кровь. Глаза Гавриила закатились, и вся прожитая им жизнь предстала перед Лидией, словно открытая книга. Все тридцать три года жизни Гавриила за секунды пролетали перед ее глазами. Лидия видела множество воспоминаний, давно позабытых Гавриилом; какие-то забылись с трудом, другие просто растворились во времени.
Отец Гавриила, одетый в майку-борцовку, обвисшую в плечах и домашних штанах, замахнувшись рукой, вот-вот ударит маленького мальчика. Лидия наблюдала за всем, как пассажир, находящийся в теле беззащитного, плачущего и до смерти напуганного ребенка. Женщина, в изношенном домашнем халате, с почти пустой бутылкой алкоголя наперевес, ворвалась в комнату, задыхаясь от ярости, извергая всевозможные матерные слова. Она набросилась сначала на отца и с силой вышвырнула его за дверь, оставив на его теле несколько внушительных царапин, а после кинулась на маленького Гавриила. Женщина трясла его, выкрикивая неразборчивые слова, и окончательно рассвирепев, несколько раз стукнула мальчика сжатой в кулак рукой, один раз, в порыве ярости, огрела даже бутылкой – удар пришелся в предплечье.
Глаза Лидии увлажнились, ей было тяжело наблюдать за всем и бездействовать, хотя она отчетливо понимала – увиденное всего лишь воспоминание, она бессильна. Продолжать так она не могла, понимала, что и Гавриил видит, вспоминает и переживает все это еще раз. Она перемотала его память к событиям последней ночи словно кинофильм, не хотела заставлять его проживать эти кошмары еще раз.
Лидия видела Гавриила, немного сутулого и прихрамывающего на левую ногу. На нем была все та же изношенная, но в тоже время чистая одежда. Гавриил подошел к темному, слабоосвещенному строению, смахивающему на ангар, тому самому, в котором, чуть позже, этой же ночью, его попытаются убить. Опустив ящик с красными яблоками, он с трудом открыл сильно скрипящую и проржавевшую дверь. Внутри Гавриила ждал еще один работник порта – Рамиль, весьма крупный детина. Его прозвали "Рама" и вполне заслуженно, за громоздкое тело, но более известен Рама был другим. Каждый знал: если Рама на смене, то непременно предложит что-нибудь позаманчивее сигарет. Так оно и вышло. Они обменялись приветствиями, и Гавриил полез во внутренний карман своей куртки за сигаретами – в пачке осталось совсем немного. Шутником Рамиль был неважным, потому и шутка про то, что Гавриил курит слишком много, оказалась вовсе не смешной, скорее, предостерегающей. Впрочем, она все же не помешала ему с гордостью и самодовольной улыбкой, жестом попросить Гавриила убрать пачку, а сам он тем временем достал самокрутку и ее неожиданное появление из внутреннего кармана куртки-ветровки Рамы, несколько обрадовало Гавриила и глуповатая улыбка, вмиг овладевшая его лицом, подтверждала это.
Они поспешно выкурили самокрутку, чтобы их отсутствие не сильно бросалось в глаза Михалычу, затем попрощались. Выходя, Гавриил поднял ящик с яблоками и, прихрамывая, направился к месту разгрузки. Ощутив со спины легкое дуновение ветра и чье-то присутствие, Гавриил не успел обернуться, как глаза его затянуло темной пеленой. Испугавшись резкой потери зрения, он выронил ящик, а сразу после все его тело пронзило мучительной болью.
Лишь на мгновение, прочувствовав испытанную Гавриилом боль, Лидия тут же одернула руки от его головы, настолько она была невыносима. От увиденных бесконечных страданий, мук и унижений, сопровождавших Гавриила на протяжении всей его жизни, слезы наворачивались на ее глаза. Она узнала далеко не все, но их сознания на мгновения стали единым целым пока Лидия "читала" его прошлое, от того и понимала, каким мучительным оказался путь Гавриила от ребенка до мужчины. Лидия с трудом сдерживала желание разрыдаться, смотря на Гавриила, который теперь казался полностью опустошенным. Он увидел и вспомнил все то, что так отчаянно старался забыть, то, что скрыло от его памяти подсознание и время. Прокручивая в голове свое прошлое, он с ухмылкой вспоминал, как хотел стать добродушным и отзывчивым человеком. Когда-то давно он искренне хотел этого. В своей юности он с непреодолимым рвением и детской наивностью старался помогать везде, где только мог, но все это отняли у него его родители, их воспитание, а точнее полное его отсутствие. Гавриил рос в одиночестве, предоставленный сам себе. Еще будучи ребенком он хорошо уяснил урок, которым не пренебрегал ни разу – относись ко всем ровно так же, как они того заслуживают. Во многом отношение к нему окружающих людей постепенно лишало его чувства сострадания, а с течением времени привился цинизм, отчужденность и, наконец, оставшуюся пустоту заполнило безразличие. Гавриил давно принял свою роль в спектакле жизни – отчетливо понимал, что был рожден самым обыкновенным ребенком, в самой заурядной семье с типичными проблемами. Этот самый обыкновенный ребенок повзрослеет, проживет привычную жизнь, состарится и умрет, или умрет, не успев состариться – тут не угадать. От этого не уйти, не сбежать. Это путь, который, так или иначе, проходит каждый человек.
